Повседневная жизнь русских литературных героев. XV - Страница 71

Что в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда ль? Вам была не новость
Смиренной девочки любовь?
И нынче — боже! — стынет кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь… Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно.

Ни об одном из описанных случаев Пушкин не знал, когда создавал «Онегина». Что обусловливало сходные сюжетные коллизии в жизни и в литературном произведении? Общий воздух эпохи.

Забытые письма

Еще более вопиющий пример переплетения жизни и текста дают письма Ж. Дантеса барону Л. Б. Геккерну об объяснении с Н. Н. Пушкиной зимой 1836 года. Судя по ним, поклонник был уверен в чувстве прекрасной дамы. «Всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня, и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив», — сообщал Дантес 20 января. «У нас было объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня, — продолжал он 14 февраля. — … Невозможно внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор; а его было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку, любимому и обожаемому, о том, чтобы нарушить ради него свой долг; она описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто, просила у меня прощения, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы ей ответить. Если бы ты знал, как она меня утешала, потому что видела, что я задыхаюсь и что мое положение ужасно; а когда она сказала мне: я люблю вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит, и я не могу быть счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда так, как вы любите сейчас, моя любовь будет вашей наградой; право, я упал бы к ее ногам, чтобы их целовать… с этого дня моя любовь к ней еще возросла, но теперь это не то же самое; я ее уважаю, почитаю».

В. В. Вересаев считал, что этим словам научил Наталью Николаевну муж, показав пример Татьяны. А кто научил им Пушкина? В 1824 году, когда накануне высылки из Одессы поэт решил объясниться с Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой, «он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека от княгини Вяземской». Значит, таков был разговор, что Пушкину пришлось бежать по жаре. Генерал-губернаторша тогда жила на взморье на хуторе Рено, а неподалеку снимала хутор Вера Федоровна с маленьким сыном. Именно ее доброхотному языку графиня обязана распространению нелестных слухов о романе с поэтом.

Среди неотосланных пушкинских писем есть одно — неизвестной даме. Оно не окончено, не датировано и первоначально относилось исследователями к июню-июлю 1823 года, поскольку лежало среди бумаг этого периода. Источниковеды понимают, насколько признак зыбок: документ может затеряться и быть переложен. Позднее появилась более обоснованная датировка, относящая письмо к началу приезда Вяземской в Одессу, когда она, Воронцова и Пушкин втроем прогуливались по берегу моря.

На наш взгляд, в письме описана ситуация, очень близкая к рассказу Вяземской о бегстве Пушкина с дачи Рено. «Не из дерзости пишу я вам, но я имел слабость признаться вам в смешной страсти и хочу объясниться откровенно. Не притворяйтесь, это было бы недостойно вас — кокетство было бы жестокостью, легкомысленной и, главное, совершенно бесполезной, — вашему гневу я также поверил бы не более — чем могу я вас оскорбить; я вас люблю с таким порывом нежности, с такой скромностью — даже ваша гордость не может быть задета… Припишите мое признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения. Я не прошу ни о чем, я сам не знаю, чего хочу, — тем не менее я вас…»

Эпистолы Пушкина и Дантеса рисуют похожую душевную коллизию. Возможно, потому что обе написаны по-французски, а язык и литературная традиция заставляли следовать установившимся образцам. Согласно с ними, дама всегда отдает сердце стороннему почитателю, ее отказы — или кокетство, или верность семейным узам, но не конкретному человеку, а муж «бешено» или «холодно ревнив», но в сущности играет роль третьего лишнего.

Датировке приведенного письма помогает строка: «Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства». Пушкин объяснился с Воронцовой на даче Рено 30 июля, буквально за день до того, как графиня покинула Одессу, чтобы отправиться к матери в Белую Церковь. Сам поэт выехал в новую ссылку под Псков 1 августа. О том, что между героями, вопреки страстному желанию ряда исследователей, не случилось романа, свидетельствует пушкинская эпиграмма на графиню, написанная уже в Михайловском, по горячим следам уязвленного сердца:

Лизе страшно полюбить.
Полно, нет ли тут обмана?
Берегитесь — может быть,
Это новая Диана
Притаила нежну страсть —
И стыдливыми глазами
Ищет робко между вами,
Кто бы ей помог упасть.

Поэт понимал, что его отвергли, но не верил в искренность отказа. Пока для него «Верная жена» — комедия, которую играют женщины, не решившие еще, с кем бы «упасть». Слова «между вами» — отсылка к друзьям, оставшимся в Одессе, тогда как сам Александр Сергеевич вышел из игры. Отзвуком этого ощущения полно и приведенное письмо.

Видимо, в разговоре графиня проявила гнев и оскорбленные чувства, поклонник выглядел дерзким, его прогнали. Причем словами, близкими к отповеди Татьяны. Кто научил им саму Елизавету Ксаверьевну? Мать — дама в юности весьма легкомысленная? Крепостная нянюшка, эдакий прототип Потапьевны? Или роман Ж. Ж. Руссо «Новая Элоиза», где баронесса Юлия д’Этанж после брака с достойным господином Вольмаром встречает прежнего возлюбленного Сен-Пре, но между ними уже ничто невозможно, поскольку героиня уважает супруга, а тот, зная тайну жены, бережет ее чувства?