Повседневная жизнь русских литературных героев. XV - Страница 77

Однако, по Пушкину, и артист, и художник, и поэт — суть аристократы, если… они родились таковыми. В «Египетских ночах» 1835 года Чарский обращается к заезжему итальянскому импровизатору: «Наши поэты сами господа, и… не ходят пешком из дома в дом, выпрашивая себе вспоможения». Десятью годами ранее в письме А. А. Бестужеву (Марлинскому) звучит та же мысль: «У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт является в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, — дьявольская разница!»

Почти слово в слово. Значит ли это, что К. А. Полевой прав? Ведь ухаживание за Елизаветой Ксаверьевной — повод, а не причина ссоры с генерал-губернатором. Причина — в разном миросозерцании. В исключающих друг друга ценностях.

«Уоронцовы» — хоть и старинная фамилия, дворяне «по московскому списку», но давно потеряли даже русский выговор, променяли первородство. На выслуженный графский титул, высокое место в иерархии чинов, пожалованное богатство. Слова генерал-майора М. С. Воронцова, в 1817 году вынужденного подать в отставку после блестящего руководства Оккупационным корпусом в Мобеже: «Я совсем не думаю, чтоб я нужен был службе, напротив, она мне нужна», — совершенно невозможны для Пушкина. Прося отставки в мае 1824 года, поэт писал А. И. Казначееву: «Единственное, чего я жажду, это — независимости».

Итак, родовитые люди находят способ чувствовать себя независимо, даже если бедны. Превращают поэзию в «род частной промышленности». А новая знать, несмотря на богатство, нуждается в службе, понимаемой Пушкиным как форма зависимости.

Обрисовав внутреннее противостояние двух лагерей в русском благородном сословии, мы хотели бы показать, что отнюдь не все равно, к какому именно кругу после замужества тяготела Татьяна. В начале Восьмой главы Пушкин говорит о музе:

Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И холод гордости спокойный,
И эта смесь чинов и лет.

Таким образом, он подчеркивает, что муза, как и Татьяна, наконец, заняла свое место. В кругу олигархии обе чувствуют себя уверенно, спокойно. Их гордость естественна. Однако, что именно так высоко подняло героиню? Принадлежность к старой родовой знати или к новой аристократии? Тождественно ли ее «богата и знатна» тому, что Пушкин отрицал: «Я не богач, не царедворец, / Я сам большой»?

Теперь Татьяна — «сама большая». Но за счет чего? Решить эти вопросы можно, только разобравшись с происхождением князя N. И ответы вновь, как и в случае с возрастом, не будут однозначными.

«Я не помышляю о браке по расчету»

Княжеский титул вроде бы указывает на природную русскую знать. Однако не совсем верно мнение, будто графское достоинство жаловали, а княжеское нет. Екатерина II не раз испрашивала у австрийского императора Иосифа II грамоты на титул светлейшего князя Священной Римской империи для своих любимцев. Павел I пожаловал А. В. Суворову уже российский княжеский титул — уникальный случай, — сделав его из графа Рымникского князем Италийским.

Если бы у Г. Г. Орлова, Г. А. Потемкина или П. А. Зубова сохранилось потомство по прямой линии, оно носило бы княжеское звание. Внук Суворова, тоже Александр, имел титул князя Италийского. Николай I уже распоряжался княжеским титулом, как наградой, например, пожаловал его Алексею Федоровичу Орлову за многолетнюю беспорочную службу. Этот акт знаменовал собой победу чиновной иерархии над знатностью в старом, средневековом смысле слова.

Но мы говорим о временах, когда внутреннее деление сохранялось, и титул мужа Татьяны скорее всего родовой, а не пожалованный. Таким образом, князь N принадлежал к одной из старинных фамилий, с московской знатью его связывали узы родства, хотя уже родители и даже деды героя могли жить где угодно, в том числе и в Петербурге — по службе или по привычке. Мы не знаем, обладал ли будущий супруг Лариной имуществом в Первопрестольной, их дом назван только в Северной столице.

Кроме того, князь N — богач. Следовательно, его имения располагались в губерниях, не пострадавших от войны 1812 года. Ведь за счет брака с состоятельной женщиной он не мог поправить дела — Ларины бедны. Возможно, кое-какие родовые вотчины под Москвой или Смоленском имелись, как у большинства представителей старинной знати, но были и обширные земли в других местах империи. Менее всего война затронула Малороссию, Поволжье, Северо-Запад. А там владения часто раздавались в качестве наград за службу с середины XVIII века. Екатерина II, например, взяла за правило наделять богатствами на присоединенных, бывших польских территориях, а собственно русские переводить в казну, увеличивая число государственных, а не частновладельческих крестьян.

Итак, хотя князь N по рождению и тяготел к московской аристократии, но его род, как у Воронцова, давно двигался по иным степеням знатности. «Упрямства дух» если и «подгадил» предкам героя, то усердная служба всё выправила. Воронцовы, например, были очень гордой фамилией, не раз переносили немилость государей. Опале подвергались и дед пушкинского «полумилорда» Роман Илларионович — «Роман Большой Карман», и его брат канцлер Михаил Илларионович, и отец, посол в Англии, Семен Романович, у которого Павел I конфисковал имения после отказа вернуться на родину в 1800 году. И дядя, тоже канцлер, Александр Романович, о котором Екатерина II заметила при отставке: «Я всегда знала, что Воронцов мне не слуга, пусть убирается к черту». И их беспокойная сестра княгиня Е. Р. Дашкова. И, наконец, сам Михаил Семенович. «Немилость идет, видно, свыше», — написал он другу дежурному генералу Главного штаба Арсению Закревскому после отказа Александра I в 1817 году сделать его полным генералом. Но, как говорил почтенный дядя Батюшкова, «только служи, служба все смоет». Воронцовых и больно били, и щедро жаловали. Надо полагать, как и предков князя N.